ИСТОРИЯ  КАНТЫШЕВА БОРИСА МИХАЙЛОВИЧА – главного старшины запаса, служившего в БЧ-2 СКР-74 с декабря 1976 по ноябрь 1979 года.

Это случилось в декабре 1976 года.

Я принял присягу 22 декабря 1976 года во флотском полуэкипаже Совгаванской Военно - Морской базы. С 23 декабря нас всех стали распределять по кораблям и соединениям. Поздно вечером, в 18-30, в темный морозный вечер 24 декабря я взошёл на палубу корабля, ставшего мне затем родным.

Хорошо помню освещённый прожекторами с кормовой надстройки ют, блестящую и очень скользкую палубу. Неловкие, не умевшие передвигаться по кораблю, не знавшие ничего о корабельной организации, об устройстве, о взаимоотношениях, мы, вновь прибывшие (человек 8), построились у рубки дежурного по низам и долго ждали распределения по Боевым частям. Я попал в БЧ-2, в группу управления арт. огнём, местом проживания у меня стал 3 кубрик. Свободных коечек не было, и в первую ночь меня положили на банкетку арсенала на пробковый матрас, без простыней. Под голову досталась чья-то подушка, на которой ночью отпечатались чёткие следы крысиной дорожки - эту подушку я положил на кабельтрассу, по которой  крыски обычно бегали, и они были вынуждены обходить препятствие по моей подушке и голове. Такое вот воспоминание у меня осталось от первой ночи.

Братишки с кубрика встретили меня очень хорошо, дружески знакомились, расспрашивали про гражданку, про семью, про место призыва и проч. Абсолютно по доброму, тепло меня приняли. На следующий день я знакомился с кораблём, меня все парни с ГУАО по очереди водили по постам, показывали проходы, кубрики, все помещения, рассказывали о устройстве корабля и жизни. Хорошо мне запомнился ст.1ст Володя Степанов, мой старшина команды, - он много объяснял, просил задавать вопросы и повторять его слова, проверяя, правильно ли я всё запомнил.

 Вечером 25 декабря ещё засветло, менее чем через сутки после моего прихода на корабль, мы вышли в море. Моему кораблю следовало совершить переход из Советской Гавани в залив Владимира, на зимовку, так как бухта Западная залива Советская Гавань, где базировались наши корабли, зимой замерзала, а залив Владимира нет. Вышло в море нас четыре корабля из 91 Отдельного дивизиона противолодочных кораблей 196 Бригады КОВРа: СКР-74(мой), СКР 4, СКР-75 и СКР "Иркутский комсомолец" (бывш.СКР-62). В этот выход я выпил плафон забортной воды - прошел обряд морского крещения. Из-за борта черпают морскую воду, наливают в плафон освещения до краёв, предварительно помыв и сняв резинку уплотнения (граммов 650-700 воды) и предлагают матросу выпить. Вода очень холодная - декабрь, плавает лёд. В случае, когда матрос сможет выпить не отрываясь и не пролив капли - считается, что испытание прошёл. Нас таких перворазников было человек 5-7

(выпили полный чайник!),и всем это удалось.
 

Наутро, 26 декабря, я проснулся от сильной качки. Качало несусветно, впервые в жизни у меня был выход в море - и вот на тебе - крен бортовой был до 50 градусов. На каком - то корабле из нашего дивизиона зарегистрирован крен 65. По кубрику всё летало от борта до борта. Крен на левый борт - и всё незакреплённое  летит туда - крен на правый - всё к правому.

 Посуда, матрасы, баки и баночки, вода, вещи из рундуков - шум сильнейший, в борт ударяет волна, сильные сотрясения корпуса, скрип пиллерсов, коечек и пружин. Холод, темень - ночью во время перехода у нашего корабля вышел из строя опреснитель. Вернее не сам опреснитель, а двигатель к насосу, питающему опреснитель. И у нас за три часа закончилась и котельная и питьевая вода, котлы потушили и корабль потерял ход. А плохо закреплённый на верхней палубе в районе торпедного аппарата самодельный плотик (боцманская инициатива, плотик из сваренных двух железных 200 литровых бочек для окраски бортов с воды) улетая за борт, снёс гусак от цистерны с соляром - и наша дизельная электростанция не смогла запуститься из-за попадания в топливо забортной воды. Цистерны с расходными жидкими материалами на кораблях имеют на верхней палубе "гусак" - изогнутая на 180 градусов труба диаметром 60-70 мм, для компенсации воздухом использованного объёма жидкости. Из-за изогнутой формы "гусака" заливающая палубу штормовая волна не может попасть в  саму цистерну. А у нас такой "гусак" сломало.

 И вот корабль остался без хода, без тепла, без освещения. Отдали якоря (одна цепь у нас была 225 метров, другая 200), а они не держат - слишком сильный ветер и высокая волна. Набегавшая на нос волна с такой силой толкала корабль, что корпусом чувствовалось, как якоря тащились по дну, передавая нам сильные рывки и дрожь.

 Ощущения были такие, будто на телеге быстро-быстро едешь по корням деревьев. Трясло нас довольно ощутимо. Я никогда бы не поверил, что боевой корабль может так скрипеть. За всю оставшуюся службу мне не довелось больше слышать скрипа в корпусе. Но и шторма такого я уже не испытывал. Мне же всё это было в диковинку -  я то ничего не понимал. Попросился у своего командира отделения арт. электриков Сергея Обухова на верхнюю палубу выйти - он сначала отказывал, а потом со мной отправился. До конца жизни буду ему благодарен за это - мы потом в этот день с ним поднимались наверх ещё много раз - до того понравился нам вид бушующего моря! Я потом где то слышал, много раз слышал, что в "глазе" урагана нет ветра - так вот: у нас ветра 26 декабря 1976 года днём не было! Волна высокая, метров 8-10, яркое солнце и абсолютный штиль, ни ветриночки, ни носимых ветром брызг, и ещё - мы с Сергеем выходили почему - то одетые только в белую робу - без шинелей и не мёрзли. Тепло было. И ещё я отметил - волны бродят хаотично, нет ни какой череды волн, никаких 9 валов и прочего - волны возникают из ниоткуда - вдруг вырастает гора большой величины - почти правильный конус, потом она опадает, на её месте следующий конус и т.д.  Никакого перемещения этих волн я не отметил, может быть, потому, что корабль не имел хода? Ветер и брызги были на следующий день, как и мороз до -15. А 26 декабря небо было ясное, я это хорошо помню, как помнит и Сергей, пару лет назад мы с ним серьёзно обсуждали и вспоминали всё это.

Нас целый день не кормили, кто-то принёс в кубрик ящик морских сухарей, только их и грызли, кто мог. Воды не было вообще. Если тебе интересно, расскажу про наши сухари: большие коробки - 50х50х10см с этикеткой - производство хлебокомбината г. Ковров, 1946 год. Каменные - до невозможности, разломать их нельзя - очень крепкие, есть только можно размоченными. Как мы их тогда грызли - не представляю.

 Наступил вечер, и в наш третий кубрик спустился старший помошник командира - старлей Олег Матвиенко - любимый и очень уважаемый  офицер- в крытом чёрном полушубке с ярко белыми отворотами, в черной шапке. Спросил сначала, как мы себя чувствуем, а потом, освещая себе лицо фонариком, предложил переодеться в чистое: "морякам принято погибать в чистой одежде", а спасения у нас нет и быть не может, так как хода корабль не имеет, а сильный ветер и волны стаскивают наш заякорённый корабль по полмили в час, а до берега - он назвал до мыса Олимпиады - менее четырёх миль.

(По другой версии в кубрик заходил замполит).

 Или усталость, или апатия какая-то была - но я не помню, чтоб кто-то стал переодеваться, все отнеслись абсолютно равнодушно, будто и не было этого страшного сообщения. Не было ни каких разговоров о близком береге, не было паники, да вообще все как будто пропустили мимо ушей это. И я даже не отметил ни чьёго волнения, ни  разговоров на эту тему. Все лежали на коечках, цеплялись, чтоб не вывалиться.

Только через неделю-две один из старослужащих (помню, что он был с БЧ-1, вскоре ушел на ДМБ) рассказывал, что после этих слов взял коробок спичек и залил их парафином, чтоб в случае попадания на берег! смог развести костёр. Наивный! На следующее утро видел я вблизи этот мыс Олимпиады! Вертикальная двухсотметровая скала, занесённая снегом и обледенелая не у кромки воды, а выше, куда не достают волны. Жуткий вид разбивающихся о скалы волн. Из-за  расстояния примерно в пять - шесть - семь кабельтовых шума не было слышно - да у нас на корабле у самих шума хватало.

И ещё помню о следующей ночи - мы все перебрались из кубрика в ЦАП - центральный артиллерийский пост - и все электрики, все дальномерщики, визирщики - весь состав ГУАО - лежали там вповалку на палубе в помещении системы "Компонент" и к нам заходит тот же старпом и приказывает идти в кормовую надстройку за аккумуляторами, так как нужно дать "SOS", а питания к рациям нет. Почему он пришел к нам? Почему не радисты пошли, почему он не взял народ из той же БЧ-5, где и были эти аккумуляторы? При выходе на верхнюю палубу мы все мгновенно промокли - волны уже ходили пешком по кораблю, накрывали нас по пояс. Все поверхности начали обледеневать, леера были толщиной в руку, темень,  скользко. На чёрной воде видны белые пятна пены.

 Как мы вытаскивали эти тяжеленные аккумуляторы из помещения вспом. котла, я не помню, помню только как мы вчетвером - пятером - шестером  пёрли их по правому шкафуту до дверей в офицерский отсек, из нас была какая-то многоножка-многоручка с тяжестью в середине, цепляющаяся за что только можно. Как нас никого не посмывало за борт - до сих пор удивляюсь. Это одна из загадок моей жизни. Но мы их притащили, все остались живы. Хоть мокрые и холодные, без возможности переодеться в сухое и согреться, но живы.

И ещё одна непонятка - почему мы несли их по верхней палубе? Я уже потом  сообразил, что можно было пронести их через машинный зал, котел и через левый шкафут попасть в офицерский отсек? Или старпом побоялся в темноте идти через помещение турбин? Там довольно крутые трапы и узкий проход между турбинами, а вдвоём эти аккумуляторы невозможно унести – слишком тяжелые.

Под утро нам откуда-то стало известно - не помню, как передавались новости, что якоря за что-то зацепились, и продвижение к берегу прекратилось. Мы даже не обрадовались, я уже писал каком - то равнодушии, оцепенении, может. Ни каких особенных эмоций или радости это ни у кого не вызвало.

Следующий день, 27 декабря, был ещё хуже - наши командиры из-за начавшегося обледенения послали нас всех на верхнюю палубу сбивать лёд, так как боялись, что корабль сможет перевернуться при такой качке и большом весе намерзающего льда. А сбивать было нечем - нет ни ломиков, ни колотушек - это впоследствии их на всякий случай много наделали - а в тот день мы были с голыми руками.

В полном смысле - с голыми руками. Вся одежда мгновенно намокала, незавязанные шапки мгновенно смывало, мы брали в руки АСИ - деревяшки из размещённого по всему кораблю аварийно - спасательного имущества и ударяли ими по льду. Чётко запомнилось мне одно - морской лёд очень непрочный - слой толщиной 10-15 см. раскалывался большими кусками, и их тут же смывало волнами в море, но перед этим почему - то все льдины норовили ударить по ногам!

Подхватит льдину волна - и направляет её на стоящего-лежащего матроса - и ощутимый  больной удар, особенно если по кости! Намерзало вновь тоже довольно быстро. Помню, что через 10 минут пиллерс на правом шкафуте, поддерживавший ростры, увеличивался в диаметре до 20 см. Только постоишь в офицерском отсеке, отогреешь руки запазухой,   а уже опять надо идти скалывать - и так без конца.

 Здорово намучались с привязными штертами - каждый матрос привязывался, чтоб не смыло волной. Эти штерты запутывались, завязать-развязать мокрыми голыми руками на ветру и морозе было очень тяжело,  но без них  было опасно. Одежда вся насквозь мокрая, сильный ветер срывал с волн верхушки, в полёте до корабля они успевали замерзнуть льдом и ударяли этой шрапнелью в лицо. Больно и холодно.

На всю жизнь у меня остались очень сильные напоминания о этой сколке люда:  чувствительные к холоду обмороженные в тот день руки, щеки, уши и ноги. Я теперь вынужден даже в легкий мороз носить тёплую обувь, распущенные у шапки уши и меховые перчатки.

 И вот в два-три часа того дня - было видно, как из-за волн и низких клочков облаков  показался наш спаситель - большой - 5-10 тыс. тонн водоизмещением сухогруз "Оленёк". Многое из своего прошлого я позабыл, но вот этого сухогруза - никогда не смогу. Хорошо помню его белоснежную надстройку, стоящие на его палубе автокраны и контейнеры. Он совершенно случайно обнаружил нас - мы так "SOS" и не смогли передать - не подходило там в электричестве чего-то, и вот этот "Оленёк" на нас  наткнулся. Как мы обрадовались! Мы все кричали, махали, прыгали - а он сначала проходил мимо.

Как шел, так и уходил! Совсем невдалеке: два - три кабельтовых, не больше, но уходил. И когда я уже подумал, что он нас бросает, что не будет спасать (именно спасать, другого слова не подобрать), он вдруг начал замедлять ход, а потом остановился от нас в одном - двух кабельтовых спереди справа. Мы долго стреляли на него бросательным концом, была у нас такая штука - линемёт. Типа гранатомёта, но с привязанным к летящему грузику линём метров 400 длиной - раза три- четыре, наконец его там поймали, прикрепили к линю конец потолще, мы вытянули его, затем ещё потолще, и потом сам буксирный трос.

Мы завели (с диким трудом!) буксирный конец (капроновый трос длиной 500 метров, толщиной  10 см). Мы не смогли просунуть его огон в отверстие на носу, а зацепили через кнехты бака с правого борта. (Так он нас и тащил боком!)  Помню, было неимоверно тяжело - тянуть его мокрого при сильной качке из воды вручную - но тянули.

На баке места не было всему экипажу - растянулись цепочкой через весь левый шкафут - и дергали его, и тянули, и тянули+ Дикий по своей тяжести труд при качке, стоя на льду, при холоде и ветре, заливаемыми водой  обмороженными матросами с голыми руками.

 А потом началось самое трудное - нам надо было выбрать якоря - напомню, что на борту не было электричества, носовой шпиль не мог работать. И мы стали пытаться выбрать якоря  вручную, вращая шпиль вымбовками, это такие деревянные бруски метра по полтора длиной каждая, вставляются в специальные углубления на шпиле и матросы должны ими  вращать шпиль  и выбрать из воды якоря. Но не при обледенелой палубе! И не при такой качке!

Как боцман не орал, как командиры не старались - мы даже одного раза

не смогли провернуть шпиль.

Мне не запомнилось, как мы освободились от якорей. Или взрывали их, или отцепили, или подняли их как - то? Совершенно не помню. Другие корабли, потерявшие в этот шторм якоря, потом при помощи сотен матросов со всего дивизиона получали новые, а мы вроде бы нет. Не помню.

Командовал тогда на баке наш корабельный боцман, мичман Симержиев, знаю, что из корабельного арсенала приносили гранаты РГД, хотели взрывать якорь-цепи, но не помню взрывов.

 При этой операции заведения к нам буксировочного троса чуть не выпал за борт старший матрос Дёмин, наш парень с БЧ-2, с первого орудия. Именно он держал гранаты, готовил связки - заматывал их изолентой синей. (Что, офицеров для этого не было? Мичманов? Где они были, 15-20 человек? На зимовку с нами всегда шли флагманские специалисты, сверх штата ещё их человек 5-10).   Он стоял с гранатами за волнорезом, и при каком-то особенно сильном крене покатился  к леерам.

 Его спас командир БЧ-2 старший лейтенант Галактионов Геннадий Александрович, ухватил его за шинель,  и держал над баком, наполовину свесившись сам через волнорез. Долго тянулась процедура подготовки к буксировке, до позднего вечера, двери на бак были всегда в это время открыты, волны захлестывали в проход перед 2 кубриком, и через комингс в кубрик попадало много - много воды. Но там она не надолго задерживалась, перетекала в третий, откуда впоследствии уже мы вычерпывали её.

Так этот "Оленёк" стал буксировать нас в залив Владимира. Всю буксировку я запомнил, как одну большую-большую приборку. Сбивали лёд, драили палубы - шторм на следующий день притих, и мы все стали прибираться, да и свет появился - стало тепло и светло. В кубриках и на посту - бардак ужасный - всё перемешалось, всё в воде, всё в соли морской, боль от обморожений и ушибов, консервы вместо еды и т.д.

 А на берегу нас уже ждали всяческие комиссии - десятки - откуда только их не было! И объявили нас разгильдяями, чуть не угробившими боевой корабль! Это вместо того, что объявить героями!

 Наши матросы с БЧ-5 двое суток, до запуска носового генератора, стояли по пояс в ледяной воде в румпельном отделении и управляли рулями вручную (крутили здоровенное металлическое колесо, мне однажды захотелось попробовать покрутить - у меня одного не получилось, и это при сухой палубе, без качки!)  весь экипаж сутками  на холодном ветру сбивал лёд - а нас всех обозвали разгильдяями!

 Была какая-то растерянность, недоумение, нам всем была непонятна причина. Командира корабля старшего лейтенанта Винник Федора Васильевича - горячо любимого командира, прекрасного человека, великолепного офицера (впоследствии он закончил Академию, был очень успешным командиром, командовал Каспийской Флотилией, награжден многими орденами, сейчас капитан Первого Ранга запаса) разжаловали до лейтенанта! За что? Несправедливость!
 

Теперь я хотел бы сказать, какими прекрасными морскими качествами обладал наш "полтинник". Волны были высокими, мотало нас, как щепочку - крены и качка  были очень велики. Когда мы были на якоре, а волна настигала нас с носа - он зависал в воздухе - это длилось секунды - а потом после прохода волны в корму нос обрушивался на воду.

 Помнишь, я выше писал, как к нам в кубрик приходил старпом? Так вот он как раз пытался подняться по трапу в момент вот такого обвала носа корабля в воду. Старпом натурально вылетел из кубрика, выпорхнул, только костями сбрякал о подволок второго кубрика - я помню, как его тело за долю секунды удалилось, а потом выпущенный им фонарь катался включенным по палубе.

Так вот - наш корабль наполовину висел в воздухе - и запаса прочности хватило, чтоб не деформировался корпус. А когда волна была посередине - висели одновременно и нос и корма. Представляешь нагрузки? Попробуй составить эпюру, удивишься! Я как-то писал, рассчитывал, (как балку с защемлённым концом, даже без динамики) да по прошествии лет потерялось, а заново уже не справлюсь, наверное. И не было у нас ни трещин, ни короблений, ни деформации корпуса. Только при этом скрипели пиллерсы. Скрип раздавался именно сверху пиллерсов, в месте сварки с подволоком, я проверял, было интересно.